Как мы показали в первом томе (гл. 3), история изучения контрпереноса представляет собой пример вторичного открытия принципа комплементарное™ — важнейшего принципа социального взаимодействия в психоанализе. Если мы считаем, что Хайманн (Heimann, 1950) достаточно ясно обосновала положительную значимость контрпереноса, то тогда внесение концепции взаимодействия в обсуждение психоаналитических теорий можно рассматривать как признак перехода этого обсуждения на следующий уровень.
Эффекты любого психотерапевтического взаимодействия, независимо от того, каков его источник, несомненно, являются всегда взаимными (двусторонними, реципрокными). Однако действие одного субъекта не тождественно действию другого... в частности, реакции терапевта частично уравновешиваются рефлексией, то есть его оценкой тех возможных, желаемых, ожидаемых и пугающих реакций, которые пациент хотел бы вызвать у него. Это происходит потому, что, во-первых, согласно Фрейду, в психотерапевтической ситуации мышление и осознание включают в себя пробное действие и, во-вторых, аффективные провокации неизбежно отражаются на профессиональных отношениях (Thoma, 1981, р. 391).
Особенно полезными для психоанализа представляются те теории межличностного взаимодействия, которые Блумер (Blumer, 197 3) удачно определил как «символический интеракционизм». Согласно Вайсу (Weiss, 1988), этот термин относится к исследовательскому подходу, важнейшим положением которого является то, что действие индивида по отношению к субъектам и объектам определяется значимостью для него этих субъектов и объектов. Знание теорий интерсубъективности, например в том виде, как их изложил Джоас (Joas, 1985), делает более понятными феномены контрпереноса. Мид, один из ведущих представителей символического интеракционизма, писал в своей книге «Сознание, Я и общество» (1934):
В большей или меньшей степени бессознательно мы смотрим на себя так, как смотрят на нас другие. Бессознательно мы обращаемся к себе так, как другие обращаются х нам... Мы вызываем в другом то, что вызываем в самих себе таким образом, что бессознательно принимаем на себя эти установки. Бессознательно мы ставим себя на место других и действуем, как действуют они. Здесь я просто хочу выделить общий механизм, поскольку он играет фундаментальную роль в развитии того, что мы называем самосознанием, и в возникновении ощущения собственного Я. Мы постепенно вызываем в себе, главным образом с помощью голосовых интонаций, те ответные реакции, которые вызываем в других людях, и начинаем вести себя в соответствии с установками других людей. Решающее значение языка в развитии человеческого сознания заключается в том факте, что речевой стимул оказывает такое же влияние на говорящего человека, как и на его собеседника (Mead, 1934, р. 69).
Теория ролей обогатила концептуальные возможности нового понимания процессов переноса и контрпереноса введением нераздельно связанных между собой понятий роли и своего Я:
В жизни разыгрывание роли связывается с театром, и многим из нас не понравилось бы, если бы профессиональную деятельность и ее огромное значение для человека рассматривали на основе только такого понимания роли [хотя теория ролей была заимствована именно оттуда). Тем не менее мы признаем и должным образом оцениваем тот факт, что Хабермас применил сценическую модель интерпретации психоаналитической ситуации. Действительно, на практике мы часто в очень наивной форме говорим о роли в гот или иной момент психоаналитика в переносе пациента (Thoma, 1981, р. 392).
В разделе 3.4 первого тома, в полной мере признавая вклад Мида, мы описали развитие ролевой модели. Один из аспектов профессиональной роли психоаналитика состоит в том, что он чувствителен и к эмоциям пациента, и к своим собственным эмоциям, но это также является узловым моментом того, что называется контролируемым контрпереносом, — психоаналитик не выражает эти чувства в действиях. Интерпретируя, он одновременно и выполняет свою профессиональную роль, и выходит за ее пределы. Тот язык, которым он интерпретирует, отражает его собственные мысли — и его личность, — даже если интерпретация касается ситуативной, конкретной проблемы пациента и несмотря на возможную уверенность аналитика в том, что он полностью беспристрастен.
Таким образом, роль и собственное Я принимают конкретную форму в социальном взаимодействии, являющемся основой для их понимания. В соответствии с этим Сандлер и др. отмечают, что «этот перенос не следует сужать до иллюзорного восприятия другой личности... а наоборот, в это понятие можно включить бессознательные (и часто неуловимые) попытки манипуляции или провокации такого взаимодействия с другими людьми, которое представляет собой замаскированное повторение более ранних переживаний и отношений» (Sandler et al., 1973, p. 48).
Бекманн (1974) провел систематическое исследование феноменов симметрии и асимметрии в распределении ролей в об-
щей ситуации переноса и контрпереноса при диагностической оценке, но его исследование не привлекло внимания клиницистов. Он указывает на значение повторяющейся навязчивости, посредством которой комплементарность превращается в ригидные, жесткие, строгие ролевые отношения, которые аналитик личностно переживает как актер на сцене аналитического театра. Бессознательные ролевые отношения приводят к возникновению «циклических психодинамических паттернов», как их описывают Страпп и Биндер (Strupp, Binder, 1984, pp. 72 ff.). При этом психодинамические паттерны понимаются как состоящие из повторяющихся межличностных трансакций, которые поддерживают сами себя, образуя замкнутый круг. Это является также основополагающим аспектом в диагностике психоаналитического взаимодействия;согласно Сандлеру (Sandler, 1976), аналитик должен быть готов принять на себя определенную роль, с тем чтобы получить информацию и затем провести такую диагностику.
Относительная устойчивость терапевтической ситуации дает возможность проявиться ригидным структурам, которые организуют опыт пациента. Особая функция аналитика облегчает и комплементарность, и конкордантную идентификацию с пациентом. Обе эти позиции имеют черты объектно ориентированных отношений, в которых иногда подчеркивается одна сторона, а иногда — другая.
В этом контексте реакции переноса и контрпереноса могут быть поняты как коммуникативные и интеракционные процессы, в которых бессознательные установки избирательно влияют на восприятие воздействующих извне стимулов, то есть влияют на характер ситуативных стимулов. Здесь уместно вспомнить о многочисленных вариантах хорошо известного образа: «подходят друг к другу, как ключ к замку». Чем больше пациент связан в своих отношениях специфическим паттерном, тем сильнее аналитик испытывает давление к принятию соответствующей комплементарной или конкордантной роли. Замок и ключ не могут обойтись один без другого. Виттгенштейн употребил следующий афоризм по поводу фрейдовской «идеи»: «Душевное расстройство не сломало замок, а только переделало;и теперь старый ключ его не открывает;замок открывается только новым ключом» (Wittgenstein, 1984, р. 496), Мы не будем развивать дальше эту метафору, а обратимся вместо этого к имеющимся знаниям о регуляторных процессах в аффективных (эмоциональных) и когнитивных микровзаимодействиях (Krause, 1983;U. Moser, 1984;Zeppelin, 1987;см. также т, 1, разд. 9.3). Эти знания подкрепляются результатами исследования в современной психологии развития, где были получены убедительные доказательства интерсубъективности в отношениях мать—ребенок (Lichtenberg, 198 3;см. т. 1, разд. 1.8).
В двух первых разделах этой главы (3.1 и 3.2) мы приводим примеры конкордантного и комплементарного контрпереноса. Вслед за Рэкером мы полагаем, что идентификация аналитика с тем объектом, с которым его отождествляет пациент, а также сопутствующие этому патологические процессы должны быть достаточно краткими и умеренными, чтобы не мешать аналитической работе (Racker, 1978, р. 78). Вопрос о ретроспективной атрибуции и ретроспективной фантазии приобретает первостепенное значение. В разделах 3.4 и 3.5 мы обсуждаем на характерных примерах спорные вопросы о том, как аналитик позволяет пациенту принять участие в контрпереносе или как он невольно старается защитить себя, используя иронию. Критический комментарий к примеру, приведенному в разделе 3.6, углубляет понимание контрпереноса с точки зрения ощущения своего Я. И наконец, в разделе 3.7, объясняя наше понимание контрпереноса, мы подходим к теме проективной идентификации. В простом и понятном высказывании, основанном на стихотворении Нестроя, Рэкер очень точно описывает обременительную сторону контрпереноса:
Мы признаем, таким образом, что иногда перестаем понимать, но не совсем, а как раз настолько, чтобы заметить свой патологический контрперенос и суметь определить его, чтобы в дальнейшем, вновь обретя контроль над ним, использовать восприятие для анализа переноса пациента (Racker, 1978, р. 76).
Независимо от того, что пациент переносит на аналитика, чем он его обременяет, аналитик должен решать терапевтические задачи в интересах пациента. Для аналитика с его «невозможной профессией» нелегко гармонично сочетать требуемую роль со своими собственными личностью и частной жизнью. Аналитик ведет двойную, многостороннюю жизнь, именно это имел в виду Шопенгауэр, один из философских основоположников сценической модели, когда писал:
Здесь, в этом мире спокойного созерцания, том, что полностью занимает человека и движет им, он предстает холодным, бесцветным, а временами — отчужденным;здесь он — только сторонний наблюдатель. Этим уходом в рефлексию человек напоминает актера, который играет свою роль, а потом садится в зрительный зал, пока не наступит время его следующего выхода на сцену. Со своего места он бесстрастно наблюдает за всем, что происходит на сцене, даже если идут приготовления к его смерти (по пьесе);а потом он возвращается и играет, и страдает так, как должен страдать в пьесе. Человеческая невозмутимость проистекает из этой двойственности и не имеет ничего общего с отсутствием способности к созерцанию в животном мире;это спокойствие, наступающее вслед за созерцанием и принятием сознательного решения или вслед за признанием необходимости сделать самое важное, порой и самое страшное;это спокой-
ствие, с которым человек хладнокровно позволяет чему-то с собой случиться, или сам совершает поступок: самоубийство, казнь, дуэль, или подвергает себя опасности любого рода (Schopenhauer, 1973, р. 139).