Контрперенос | MorevOkne.ru
http://morevokne.ru/

Контрперенос

Как мы показали в первом томе (гл. 3), история изучения контрпереноса представляет собой пример вторичного открытия принципа комплементарное™ — важнейшего принципа социаль­ного взаимодействия в психоанализе. Если мы считаем, что Хайманн (Heimann, 1950) достаточно ясно обосновала положитель­ную значимость контрпереноса, то тогда внесение концепции взаимодействия в обсуждение психоаналитических теорий мож­но рассматривать как признак перехода этого обсуждения на следующий уровень.

Эффекты любого психотерапевтического взаимодействия, независимо от того, каков его источник, несомненно, являются всегда взаимными (дву­сторонними, реципрокными). Однако действие одного субъекта не тожде­ственно действию другого... в частности, реакции терапевта частично уравновешиваются рефлексией, то есть его оценкой тех возможных, жела­емых, ожидаемых и пугающих реакций, которые пациент хотел бы вы­звать у него. Это происходит потому, что, во-первых, согласно Фрейду, в психотерапевтической ситуации мышление и осознание включают в себя пробное действие и, во-вторых, аффективные провокации неизбежно от­ражаются на профессиональных отношениях (Thoma, 1981, р. 391).

Особенно полезными для психоанализа представляются те теории межличностного взаимодействия, которые Блумер (Blumer, 197 3) удачно определил как «символический интеракционизм». Согласно Вайсу (Weiss, 1988), этот термин относится к исследовательскому подходу, важнейшим положением кото­рого является то, что действие индивида по отношению к субъ­ектам и объектам определяется значимостью для него этих субъектов и объектов. Знание теорий интерсубъективности, например в том виде, как их изложил Джоас (Joas, 1985), де­лает более понятными феномены контрпереноса. Мид, один из ведущих представителей символического интеракционизма, пи­сал в своей книге «Сознание, Я и общество» (1934):

В большей или меньшей степени бессознательно мы смотрим на себя так, как смотрят на нас другие. Бессознательно мы обращаемся к себе так, как другие обращаются х нам... Мы вызываем в другом то, что вызываем в самих себе таким образом, что бессознательно принимаем на себя эти установки. Бессознательно мы ставим себя на место других и действуем, как действуют они. Здесь я просто хочу выделить общий механизм, по­скольку он играет фундаментальную роль в развитии того, что мы назы­ваем самосознанием, и в возникновении ощущения собственного Я. Мы постепенно вызываем в себе, главным образом с помощью голосовых ин­тонаций, те ответные реакции, которые вызываем в других людях, и на­чинаем вести себя в соответствии с установками других людей. Решающее значение языка в развитии человеческого сознания заключается в том факте, что речевой стимул оказывает такое же влияние на говорящего че­ловека, как и на его собеседника (Mead, 1934, р. 69).

Теория ролей обогатила концептуальные возможности ново­го понимания процессов переноса и контрпереноса введением нераздельно связанных между собой понятий роли и своего Я:

В жизни разыгрывание роли связывается с театром, и многим из нас не понравилось бы, если бы профессиональную деятельность и ее огром­ное значение для человека рассматривали на основе только такого пони­мания роли [хотя теория ролей была заимствована именно оттуда). Тем не менее мы признаем и должным образом оцениваем тот факт, что Хабермас применил сценическую модель интерпретации психоаналитической ситуации. Действительно, на практике мы часто в очень наивной форме говорим о роли в гот или иной момент психоаналитика в переносе паци­ента (Thoma, 1981, р. 392).

В разделе 3.4 первого тома, в полной мере признавая вклад Мида, мы описали развитие ролевой модели. Один из аспектов профессиональной роли психоаналитика состоит в том, что он чувствителен и к эмоциям пациента, и к своим собственным эмоциям, но это также является узловым моментом того, что на­зывается контролируемым контрпереносом, — психоаналитик не выражает эти чувства в действиях. Интерпретируя, он одно­временно и выполняет свою профессиональную роль, и выходит за ее пределы. Тот язык, которым он интерпретирует, отражает его собственные мысли — и его личность, — даже если интер­претация касается ситуативной, конкретной проблемы пациента и несмотря на возможную уверенность аналитика в том, что он полностью беспристрастен.

Таким образом, роль и собственное Я принимают конкрет­ную форму в социальном взаимодействии, являющемся основой для их понимания. В соответствии с этим Сандлер и др. отмеча­ют, что «этот перенос не следует сужать до иллюзорного вос­приятия другой личности... а наоборот, в это понятие можно включить бессознательные (и часто неуловимые) попытки мани­пуляции или провокации такого взаимодействия с другими людь­ми, которое представляет собой замаскированное повторение более ранних переживаний и отношений» (Sandler et al., 1973, p. 48).

Бекманн (1974) провел систематическое исследование фе­номенов симметрии и асимметрии в распределении ролей в об-

щей ситуации переноса и контрпереноса при диагностической оценке, но его исследование не привлекло внимания клиници­стов. Он указывает на значение повторяющейся навязчивости, посредством которой комплементарность превращается в ригид­ные, жесткие, строгие ролевые отношения, которые аналитик личностно переживает как актер на сцене аналитического теат­ра. Бессознательные ролевые отношения приводят к возникно­вению «циклических психодинамических паттернов», как их описывают Страпп и Биндер (Strupp, Binder, 1984, pp. 72 ff.). При этом психодинамические паттерны понимаются как состо­ящие из повторяющихся межличностных трансакций, которые поддерживают сами себя, образуя замкнутый круг. Это являет­ся также основополагающим аспектом в диагностике психоана­литического взаимодействия;согласно Сандлеру (Sandler, 1976), аналитик должен быть готов принять на себя определен­ную роль, с тем чтобы получить информацию и затем провести такую диагностику.

Относительная устойчивость терапевтической ситуации дает возможность проявиться ригидным структурам, которые органи­зуют опыт пациента. Особая функция аналитика облегчает и комплементарность, и конкордантную идентификацию с пациен­том. Обе эти позиции имеют черты объектно ориентированных отношений, в которых иногда подчеркивается одна сторона, а иногда — другая.

В этом контексте реакции переноса и контрпереноса могут быть поняты как коммуникативные и интеракционные процессы, в которых бессознательные установки избирательно влияют на восприятие воздействующих извне стимулов, то есть влияют на характер ситуативных стимулов. Здесь уместно вспомнить о многочисленных вариантах хорошо известного образа: «подхо­дят друг к другу, как ключ к замку». Чем больше пациент свя­зан в своих отношениях специфическим паттерном, тем сильнее аналитик испытывает давление к принятию соответствующей комплементарной или конкордантной роли. Замок и ключ не мо­гут обойтись один без другого. Виттгенштейн употребил следу­ющий афоризм по поводу фрейдовской «идеи»: «Душевное рас­стройство не сломало замок, а только переделало;и теперь ста­рый ключ его не открывает;замок открывается только новым ключом» (Wittgenstein, 1984, р. 496), Мы не будем развивать дальше эту метафору, а обратимся вместо этого к имеющимся знаниям о регуляторных процессах в аффективных (эмоцио­нальных) и когнитивных микровзаимодействиях (Krause, 1983;U. Moser, 1984;Zeppelin, 1987;см. также т, 1, разд. 9.3). Эти знания подкрепляются результатами исследования в современ­ной психологии развития, где были получены убедительные до­казательства интерсубъективности в отношениях мать—ребенок (Lichtenberg, 198 3;см. т. 1, разд. 1.8).

В двух первых разделах этой главы (3.1 и 3.2) мы приводим примеры конкордантного и комплементарного контрпереноса. Вслед за Рэкером мы полагаем, что идентификация аналитика с тем объектом, с которым его отождествляет пациент, а также сопутствующие этому патологические процессы должны быть достаточно краткими и умеренными, чтобы не мешать аналити­ческой работе (Racker, 1978, р. 78). Вопрос о ретроспективной атрибуции и ретроспективной фантазии приобретает первосте­пенное значение. В разделах 3.4 и 3.5 мы обсуждаем на харак­терных примерах спорные вопросы о том, как аналитик позво­ляет пациенту принять участие в контрпереносе или как он не­вольно старается защитить себя, используя иронию. Критиче­ский комментарий к примеру, приведенному в разделе 3.6, уг­лубляет понимание контрпереноса с точки зрения ощущения своего Я. И наконец, в разделе 3.7, объясняя наше понимание контрпереноса, мы подходим к теме проективной идентифика­ции. В простом и понятном высказывании, основанном на сти­хотворении Нестроя, Рэкер очень точно описывает обремени­тельную сторону контрпереноса:

Мы признаем, таким образом, что иногда перестаем понимать, но не совсем, а как раз настолько, чтобы заметить свой патологический контр­перенос и суметь определить его, чтобы в дальнейшем, вновь обретя кон­троль над ним, использовать восприятие для анализа переноса пациента (Racker, 1978, р. 76).

Независимо от того, что пациент переносит на аналитика, чем он его обременяет, аналитик должен решать терапевтиче­ские задачи в интересах пациента. Для аналитика с его «невоз­можной профессией» нелегко гармонично сочетать требуемую роль со своими собственными личностью и частной жизнью. Аналитик ведет двойную, многостороннюю жизнь, именно это имел в виду Шопенгауэр, один из философских основополож­ников сценической модели, когда писал:

Здесь, в этом мире спокойного созерцания, том, что полностью зани­мает человека и движет им, он предстает холодным, бесцветным, а време­нами — отчужденным;здесь он — только сторонний наблюдатель. Этим уходом в рефлексию человек напоминает актера, который играет свою роль, а потом садится в зрительный зал, пока не наступит время его сле­дующего выхода на сцену. Со своего места он бесстрастно наблюдает за всем, что происходит на сцене, даже если идут приготовления к его смерти (по пьесе);а потом он возвращается и играет, и страдает так, как должен страдать в пьесе. Человеческая невозмутимость проистекает из этой двой­ственности и не имеет ничего общего с отсутствием способности к созер­цанию в животном мире;это спокойствие, наступающее вслед за созерца­нием и принятием сознательного решения или вслед за признанием не­обходимости сделать самое важное, порой и самое страшное;это спокой-

ствие, с которым человек хладнокровно позволяет чему-то с собой случить­ся, или сам совершает поступок: самоубийство, казнь, дуэль, или подвер­гает себя опасности любого рода (Schopenhauer, 1973, р. 139).


Comments are closed.