На первых порах моей медицинской практики и во время работы в качестве психиатра я поняла необходимость выслушивать пациента дольше и тщательнее, чем это могло казаться необходимым, для того, чтобы правильнее поставить диагноз. Тот же метод я применяла с сенситивами. Сначала я говорила с ним о том, что они думали о своих способностях. Мы беседовали и строили предположения. Сенситивы не напрягались, чтобы что-нибудь пояснять.
Я объясняла идею исследования и поисков. Мы не должны были доказывать что-то, а должны были открывать новое. Доказательство должно было прийти позднее. Из этих бесед я смогла выяснить, что именно было реальными способностями к СЧВ. Вдобавок, я часто обнаруживала, что сенситивы обладали способностями, которых не осознавали.
Они помогали мне подбирать экспериментальные тесты для определения их способностей. Часто их предложения были интересны, и в такой же степени, как и я, сенситивы жаждали выяснить, что именно могли открыть эти эксперименты. Я никогда не отбрасывала ни одну из способностей, на которые сенситив мог притязать. Должным образом мы всегда находили методы для их испытания. Я подчеркивала, что не лмело значения, удачлив или нет сенситив в опыте. Случаи, когда он ошибался или не мог применить сво^способности, были столь же ценными, как и положительно завершившиеся.
Я стремилась узнать сенситивов поближе. Иногда путешествовала с ними, проводила в их домах выходные, посещала с ними их друзей и родственников. Я хотела познать и понять каждого индивидуума, а также искала ключ к загадке, почему у кого-то обнаруживалась способность к СЧВ.
Были намечены определенные процедуры и мы снова и снова повторяли эксперименты в разных условиях. Если было возможно, я просила двух и более сенситивов проводить один и тот же эксперимент независимо друг от друга. Когда я работала с Дианой, оценивая физическое состояние пациентов, то по возможности стремилась, чтобы и другие сенситивы давали оценку, не зная того, что говорила Диана.Часто я просила оценивать одного и того же пациента несколько раз.
Мы оценивали состояние пациента, не зная его фамилии и не задавая никаких вопросов. Пациента же мы просили не делать никаких комментариев, пока не завершится работа. Он мог читать газету или книгу, пока производилось наблюдение. На стол был поставлен магнитофон, чтобы записывать все, что говорилось. Диана следовала специально отпечатанной на мимеографе схеме, которую я разработала за несколько месяцев. Часто в дополнение к общей схеме я задавала вопросы. Наблюдения и замечания Дианы переписывались потом с магнитофона.
Эта информация сравнивалась с медицинскими сведениями о пациенте. Сами беседы иногда занимали от четырех до шести часов, а иногда требовали двух занятий для завершения. Два или три часа интенсивной работы оказались предлогом эффективного наблюдения.