В разделе 3.4 первого тома мы описали вслед за Рэкером (Racker, 1957) конкордантный контрперенос, в котором аналитик, в силу идентификации с пациентом, испытывает те же чувства, что и пациент. Классифицируя совместно переживаемые чувства в рамках психоаналитической теории, Рэкер выделяет конкордантные идентификации соответственно на уровне личностных компонентов Супер-Эго, Эго и Ид. Ниже мы приводим пример конкордантного контрпереноса на материале двух сеансов лечения.
Игнац Y оказался после развода в трудной ситуации. Он постоянно должен был разрешать проблемы, связанные с правовой стороной его долгов. Эти долги были результатом того образа жизни, в который его втянула бывшая жена. Внутренне и внешне безнадежная, эта ситуация усилила его стремление найти любящего отца и интенсифицировала соответствующий перенос. Пациент, выросший в Швейцарии, снова почувствовал себя чужим, бесприютным и рассчитывал найти в психоанализе серьезную поддержку. Мы обсуждали многократно вопрос об увеличении частоты сеансов с трех до четырех раз в неделю. Игнац Y платил за лечение сам. У него не наблюдалось той симптоматики, которая позволила бы ему воспользоваться системой медицинского страхования. Увеличение частоты сеансов привело бы к возрастанию финансовых проблем, поэтому нужно было тщательно взвесить все «за» и «против».
Пациент сказал, что с него опять требуют долг и ему необходимо срочно проконсультироваться с адвокатом. Он добавил также, что ему придется покрутиться, чтобы избежать новых финансовых проблем. «Где-то же должен быть предел!» — сказал он. Когда я услышал слово «предел», я спросил себя, какое напряжение способен еще вынести пациент. Сможет ли он противостоять давлению? Или он пересечет границу, чтобы начать все с нуля в Швейцарии? И действительно, в этот момент пациент начал говорить о своей семье. Он получил письмо от сестры: «Ну, по крайней мере хоть что-то положительное». Сестра тоже покинула родителей — как и он, когда уехал учиться в университет, — и поселилась в большом городе около немецкой границы... Поэтому теперь ему стало проще с ней общаться.
Я обратил внимание на тот факт, что до этого пациент мало рассказывал о своей сестре. Я знал, что родители оказывали ей, своему законному ребенку, предпочтение, Пациент был внебрачным сыном, родители поженились, только когда он пошел в школу. Прежде чем я успел сказать что-либо по этому поводу, пациент продолжил свой рассказ. Один из его начальников, тоже швейцарец, получил весьма заманчивое предложение — разработать важный проект, при этом он стал бы правой рукой министерского чиновника. Я уловил в голосе пациента нотку неудовольствия и обиды и прибавил к этому свое собственное ощущение: «Ага, он хочет вернуться в Швейцарию». Исходя из этого, я построил свое первое терапевтическое воздействие, сказав, что он не видит конца заботам и трудностям и что жизнь гораздо милосерднее к другим. Он вздохнул и снова стал говорить о проблемах, связанных с продажей дома, которые он пытался разрешить, подрабатывая в свободное время. С одной стороны, дополнительный заработок был ему необходим;но с другой, тот факт, что с этой ночной работой постоянно возникали сложности, говорил также о его переоценке своих возможностей, Он был вынужден пренебрегать своими основными служебными обязанностями, что вело к конфликтам с коллегами и начальством.
Его соображения о том, как разрешить эти проблемы, не убедили меня, так как я считал, что они включали в себя, помимо всего прочего, и неразрешенные конфликты, связанные с личностным потенциалом и креативностью. Пока я размышлял, следовать ли мне этой линии, пациент начал говорить об отце, которому он не хотел ничего рассказывать про новые сложности, связанные с продажей дома. Если бы он узнал, то просто потер бы руки и сказал: «Да, ну и натворил же ты там дел!» Мысленно представив себя на месте отца, пациент стал возбужденным, в его словах были ярость и заметное разочарование. А: Вам, наверное, хочется вернуться домой и найти там такого отца, который бы не придавал значения всем вашим неурядицам.
П: Да, я всегда хотел, чтобы у меня был такой отец, но у меня его не было.
Он вспомнил, что в детстве у него никогда не было с отцом близких отношений, что выражалось, например, в том, что отец никогда не давал ему карманных денег. Наоборот, пациент чувствовал себя ближе к матери, которая старалась привязать его к себе, давала деньги. В конце концов он уехал из дому, потому что ему надоело чувствовать себя связанным подобным образом и быть пленником матери. Но и сблизиться с отцом ему не удалось. Только недавно он узнал, что отец к старости переменился, стал терпимее и очень хотел бы вновь обрести сына.
Слова пациента вызвали у меня образ: блудный сын стремится домой, где его с радостью примут. Я вспомнил, что еще подростком Игнац Y хотел стать священником. Я напомнил ему историю про блудного сына. Это пробудило у пациента очень яркий образ пира: «Мне стоит снова перечитать Библию». Впервые на сеансе у пациента возникли религиозные чувства и вера в силу воздействия древних образов. Раньше он никогда не упоминал о том, какой след оставила в нем религия, но теперь с ним будет пребывать образ Бога, основанный на натурфилософии.
Напряженность пропала, и наш контакт стал гораздо более гармоничным. Пациент лежал на кушетке, и в его позе чувствовалась все большая и большая тяжесть, А мне все больше и больше хотелось спать. Я ощущал приятную теплоту и погружался в нее. Пациент продолжал представлять себе сцену возвращения (блудного сына) домой;когда в фантазии появился образ сестры, ситуация вновь изменилась. Это была реальная возможность вернуться домой.
Мне вспомнился в связи с этим израильский поэт Давид Рокич и, в частности, такая его строчка: «...и все пути в конце концов ведут назад в Иерусалим». Не давая пациенту никаких интерпретаций, а просто предоставив ему фантазировать о возвращении домой, я ощущал сонливость как приятное состояние расслабленности. Я следовал за течением своих мыслей и вспомнил момент, относившийся к началу лечения. В фантазии пациент описал меня как строгого аналитика, который никогда не позволял ему вставать и прохаживаться по кабинету. Наконец я сказал следующее: «Вы представляете себе сцену возвращения домой, в которой ваши отношения с отцом такие, о каких вы всегда мечтали. Но сейчас вы находитесь в стрессовой ситуации и больше нуждаетесь в моей поддержке. Чтобы компенсировать дефицит нашего общения в промежуток между прошлым и сегодняшним сеансами, мы сейчас как бы проведем четвертый недостающий сеанс в неделю. Думаете ли вы о заботливом отце, который должен был создать такой семейный очаг, где бы вам было хорошо и куда бы вы могли вернуться в любой момент? »
Пациент был тронут. Он неуверенно ответил: «Мне об этом думать трудно. У меня никогда не было такого отца, и я никогда не мог сказать, что мне хорошо, как дома».
Затем последовало молчание, которое пациент прервал, сказав, что сеанс уже закончился несколько минут назад. Очевидно, я был прав, что исполнил его желание продлить сеанс и вел себя соответственно.
Идея о возвращении домой оставалась темой и следующего сеанса;пациент связал ее с мыслью о желании упорядочить свою жизнь. Ему бы хотелось как бы сдвинуть фокус своей ны
нешней тягостной жизненной ситуации, хотя бы немного облегчить душу, отстранившись от своих дурных поступков.
Затем он рассказал о сновидении, в котором неизвестный ему мужчина убирает из церкви разный хлам. Он находит в этом хламе игрушку и кладет ее на алтарь.
В юности пациент на какое-то время обрел в религии и в утешительном желании стать священником ту защищенность, которой не нашел в семье. Часто он обвинял себя в том, что вносит беспорядок в мой кабинет. Поэтому естественно было рассматривать церковь как метафору для терапии. Далее мы вновь стали говорить о той роли, которую играл в его жизни я, о том, как эта роль отображается во сне, — о неизвестном мужчине. Я постарался, чтобы в течение первого года терапии Игнац Y использовал наши сеансы в первую очередь для того, чтобы внести некий порядок в свою хаотичную жизнь. В тот период я в значительной степени выполнял функцию поддержки. Мои взгляды и суждения часто давали Игнацу ориентацию, удерживавшую его от погружения в хаос. Из-за нарциссической переоценки своей личности ему было довольно трудно понимать многие ситуации в личной и профессиональной сферах, и для него бывало полнейшей неожиданностью вдруг обнаружить себя в тупике. На самом же деле мы оба занимались уборкой (как тот мужчина во сне), но просто действовали разными способами. В процессе уборки мы нашли ценную детскую игрушку, которую пациент сам сделал недосягаемой извне. Ребенком он придумал даже собственный язык (см. разд. 7.3). Когда пациент упомянул про свой сон, мне пришла в голову мысль о том, что образ незнакомого мужчины — это смесь нас обоих. Это поразило меня, и я вспомнил, что недавно читал книгу, название которой — «Местоимения власти и солидарности» — привлекло меня. Мне показалось, что, возможно, в противоречии, существующем между властью и солидарностью, я ощущаю амбивалентные чувства пациента, которые он выявлял в изобилии, а я их воспринимал, не оставляя ему надежды на ответ. Еще до того, как я сформулировал, основываясь на этих мыслях, свою интерпретацию, пациент вспомнил о телевизионной передаче, в которой показали портрет А.С., разыскиваемой террористки, и заметил: «Если бы ее поймали, это было бы облегчением для всех».
В то же самое время, когда Игнац Y начал терапию, он освободился — внешне — от власти жены и ее семьи, однако боялся снова попасть в подобную ситуацию. Следующим шагом была моя интерпретация: «Когда вы полностью освободитесь от обломков вашего разрушившегося семейного корабля...» Тут пациент перебил меня, сказав: «Тогда пожертвую в вашу честь картину церкви паломников, что находится в моем родном горо-
де». Затем он сравнил нашу терапию с крестным ходом, усеянным терниями. Я заметил, что для него это процесс очень болезненный, без обратной связи, и ему совершенно неясно, что его ждет в конце. Пациент подумал об отце, который редко делал для него что-то хорошее и никогда не давал ему забыть, что он внебрачный и, по существу, нежеланный ребенок. Лишь однажды, когда он был еще маленьким и заболел, отец ухаживал за ним. Я закончил свою мысль, указав, что в процессе нелегкого поиска подходящей терапии он чувствовал себя, вероятно, внебрачным, нежеланным ребенком, так как многие терапевты, к которым он обращался, давали ему понять, что, прежде чем думать о психоанализе, он должен упорядочить внешне свою жизнь.