Накануне праздника гости начали съезжаться, иные останавливались в господском доме и во флигелях, другие у приказчика, третьи у священника, четвёртые у зажиточных крестьян. Конюшни были полны дорожных лошадей, дворы и сараи загромождены разными экипажами. В девять часов утра заблаговестили к обедне, и всё двинулось к новой каменной церкви, построенной Кирилой Петровичем и ежегодно украшаемой его приношениями. Собралось такое множество почётных богомольцев, что простые крестьяне не могли поместиться в церкви и стояли на паперти1 и в ограде. Обедня не начиналась — ждали Кирилу Петровича. Он приехал в коляске шестернёю и торжественно пошёл на своё место, сопровождаемый Мариею Кириловной. Взоры мужчин и женщин обратились на неё;первые удивлялись её красоте, вторые со вниманием осмотрели её наряд. Началась обедня, домашние певчие пели на клиросе, Кирила Петрович сам подтягивал, молился, не смотря ни направо, ни налево...
1 Па́перть — крыльцо и площадка перед входом в церковь.
Обедня кончилась. Кирила Петрович первый подошёл ко кресту. Все двинулись за ним, потом соседи подошли к нему с почтением. Дамы окружили Машу. Кирила Петрович, выходя из церкви, пригласил всех к себе обедать, сел в коляску и отправился домой. Все поехали вслед за ним.
...Слуги суетились, расставляя бутылки и графины, и прилаживали скатерти. Наконец дворецкий провозгласил: «кушанье поставлено», и Кирила Петрович первый пошёл садиться за стол, за ним двинулись дамы и важно заняли свои места, наблюдая некоторое старшинство, барышни стеснились между собою, как робкое стадо козочек, и выбрали себе места одна подле другой. Против них поместились мужчины. На конце стола сел учитель подле маленького Саши.
Слуги стали разносить тарелки по чинам... Звон тарелок и ложек слился с шумным говором гостей. Кирила Петрович весело обозревал свою трапезу2 и вполне на слаждался счастием хлебосола. В это время въехала на двор коляска, запряжённая шестью лошадьми.
2 Tpа́пезa — здесь: праздничный обед.
— Это кто? — спросил хозяин.
— Антон Пафнутьич, — отвечали несколько голосов. Двери отворились, и Антон Пафнутьич Спицын, толстый мужчина лет пятидесяти, с круглым и рябым лицом, украшенным тройным подбородком, ввалился в столовую, кланяясь, улыбаясь и уже собираясь извиниться...
— Прибор сюда, — закричал Кирила Петрович, — милости просим, Антон Пафнутьич, садись да скажи нам, что это значит: не был у моей обедни и к обеду опоздал. Это на тебя не похоже, ты и богомолен, и покушать любишь.
— Виноват, — отвечал Антон Пафнутьич, привязывая салфетку в петлицу горохового кафтана, — виноват, батюшка Кирила Петрович, я было рано пустился в дорогу, да не успел отъехать и десяти вёрст, как вдруг шины у переднего колеса пополам — что прикажешь? К счастью, недалеко было от деревни;пока до неё дотащились, да отыскали кузнеца, да всё кое-как уладили, прошло ровно три часа, делать было нечего. Ехать ближним путём через Кистенёвский лес я не осмелился, а пустился в объезд...
— Эге! — прервал Кирила Петрович, — да ты, знать, не из храброго десятка;чего ты боишься?
— Как чего боюсь, батюшка Кирила Петрович, а Дубровского-то;того и гляди попадёшься ему в лапы. Он малый не промах, никому не спустит, а с меня, пожалуй, и две шкуры сдерёт.
— За что же, братец, такое отличие?
— Как за что, батюшка Кирила Петрович? а за тяжбуто покойника Андрея Гавриловича. Не я ли в удовольствие ваше, т. е. по совести и по справедливости, показал, что Дубровские владеют Кистенёвкою безо всякого на то права, а единственно по снисхождению вашему. И покойник (царство ему небесное) обещал со мною посвойски переведаться, а сынок, пожалуй, сдержит слово батюшкино. Доселе Бог миловал. Всего-навсего разграбили у меня анбар, да того и гляди до усадьбы доберутся.
— А в усадьбе-то будет им раздолье, — заметил Ки- рила Петрович, — я чай, красная шкатулочка полным- полна...
— Куда, батюшка Кирила Петрович. Была полна, а нынче совсем опустела!
— Полно врать, Антон Пафнутьич. Знаем мы вас;куда тебе деньги тратить, дома живёшь свинья свиньёй, никого не принимаешь, своих мужиков обдираешь, знай копишь, да и только.
— Вы всё изволите шутить, батюшка Кирила Петрович, — пробормотал с улыбкою Антон Пафнутьич, — а мы, ей-богу, разорились, — и Антон Пафнутьич стал заедать барскую шутку хозяина жирным куском кулебяки. Кирила Петрович оставил его и обратился к новому исправнику, в первый раз к нему в гости приехавшему и сидящему на другом конце стола, подле учителя.
— А что, господин исправник, поймаете хоть вы Дубровского?
Исправник струсил, поклонился, улыбнулся, заикнулся и произнёс наконец:
— Постараемся, ваше превосходительство.
— Гм, постараемся. Давно, давно стараются, а проку всё-таки нет. Да, правда, зачем и ловить его. Разбои Дубровского — благодать для исправников: разъезды, следствия, подводы, а деньга в карман — как такого благодетеля извести? Не правда ли, господин исправник?
— Сущая правда, ваше превосходительство, — отвечал совершенно смутившийся исправник.
Гости захохотали.
— Люблю молодца за искренность, — сказал Кирила Петрович, — а жаль покойного нашего исправника Тараса Алексеевича;кабы не сожгли его, так в околотке было бы тише. А что слышно про Дубровского? Где его видели в последний раз?
— У меня, Кирила Петрович, — пропищал толстый дамский голос, — в прошлый вторник обедал он у меня...
Все взоры обратились на Анну Савишну Глобову, довольно простую вдову, всеми любимую за добрый и весёлый нрав. Все с любопытством приготовились услышать её рассказ.
— Надобно знать, что тому три недели послала я приказчика на почту с деньгами для моего Ванюши. Сына я не балую, да и не в состоянии баловать, хотя бы и хотела;однако сами изволите знать: офицеру гвардии нужно содержать себя приличным образом, и я с Ванюшей делюсь, как могу, своими доходишками. Вот я и послала ему 2000 рублей, хоть Дубровский не раз приходил мне в голову, да думаю: город близко, всего семь вёрст, авось Бог пронесёт. Смотрю: вечером мой приказчик возвращается, бледен, оборван и пеш — я так и ахнула. «Что такое? что с тобою сделалось?» Он мне: «Матушка Анна Савишна, разбойники ограбили;самого чуть не убили, сам Дубровский был тут, хотел повесить меня;да сжалился и отпустил, зато всего обобрал, отнял и лошадь, и телегу». Я обмерла;Царь мой Небесный, что будет с моим Ванюшею? Делать нечего: написала я сыну письмо, рассказала всё и послала ему своё благословение без гроша денег.
Прошла неделя, другая — вдруг въезжает ко мне на двор коляска. Какой-то генерал просит со мной увидеться: милости просим;входит ко мне человек лет тридцати пяти, смуглый, черноволосый, в усах, в бороде, сущий портрет Кульнева3, рекомендуется мне как друг и сослуживец покойного мужа Ивана Андреевича;он-де ехал мимо и не мог не заехать к его вдове, зная, что я тут живу.
3 Ку́льнев Я. П. — русский генерал;знаменит своими победами в русско-шведской войне 1808—1809 годов.
Я угостила его чем Бог послал, разговорились о том, о сём, наконец и о Дубровском. Я рассказала ему своё горе. Генерал мой нахмурился. «Это странно, — сказал он, — я слыхал, что Дубровский нападает не на всякого, а на известных богачей, но и тут делится с ними, а не грабит дочиста, а в убийствах никто его не обвиняет;нет ли тут плутни, прикажите-ка позвать вашего приказчика». Пошли за приказчиком, он явился;только увидел генерала, он так и остолбенел. «Расскажи-ка мне, братец, каким образом Дубровский тебя ограбил и как он хотел тебя повесить». Приказчик мой задрожал и повалился генералу в ноги. «Батюшка, виноват — грех попутал — солгал». — «Коли так, — отвечал генерал, — так изволь же рассказать барыне, как всё дело случилось, а я послушаю». Приказчик не мог опомниться. «Ну что же, — продолжал генерал, — рассказывай, где ты встретился с Дубровским?» — «У двух сосен, батюшка, у двух сосен». — «Что же сказал он тебе?» — «Он спросил у меня, чей ты, куда едешь и зачем?» — «Ну, а после?» — «А после потребовал он письмо и деньги». — «Ну?» — «Я отдал ему письмо и деньги». — «А он? Ну, а он?» — «Батюшка, виноват». — «Ну, что же он сделал?» — «Он возвратил мне деньги и письмо да сказал: ступай себе с Богом, отдай это на почту». — «Ну, а ты?» — «Батюшка, виноват».— «Я с тобою, голубчик, управлюсь, — сказал грозно генерал, — а вы, сударыня, прикажите обыскать сундук этого мошенника и отдайте его мне на руки, а я его проучу. Знайте, что Дубровский сам был гвардейским офицером, он не захочет обидеть товарища». Я догадывалась, кто был его превосходительство, нечего мне было с ним толковать. Кучера привязали приказчика к козлам коляски. Деньги нашли;генерал у меня отобедал, потом тотчас уехал и увёз с собою приказчика. Приказчика моего нашли на другой день в лесу, привязанного к дубу и ободранного как липку.
— И ты, Анна Савишна, полагаешь, что у тебя был сам Дубровский? — спросил Кирила Петрович. — Очень же ты ошиблась. Не знаю, кто был у тебя в гостях, а только не Дубровский.
— Как, батюшка, не Дубровский, да кто же, как не он, выедет на дорогу и станет останавливать прохожих да их осматривать.
— Не знаю, а уж верно не Дубровский. Я помню его ребёнком;не знаю, почернели ль у него волоса, а тогда был он кудрявый белокуренький мальчик, но знаю наверное, что Дубровский пятью годами старше моей Маши и что, следственно, ему не тридцать пять, а около двадцати трёх.
— Точно так, ваше превосходительство, — провозгласил исправник, — у меня в кармане и приметы Владимира Дубровского. В них точно сказано, что ему от роду двадцать третий год.
— А! — сказал Кирила Петрович, — кстати, прочти- ка, а мы послушаем;не худо нам знать его приметы: авось, в глаза попадётся, так не вывернется.
Исправник вынул из кармана довольно замаранный лист бумаги, развернул его с важностью и стал читать нараспев:
«Приметы Владимира Дубровского, составленные по сказкам4бывших его дворовых людей.
4 По ска́зкам — здесь: по словам.
От роду 23 года, роста среднего, лицом чист, бороду бреет, глаза имеет карие, волосы русые, нос прямой. Приметы особые: таковых не оказалось».
— И только? — сказал Кирила Петрович.
— Только, — отвечал исправник, складывая бумагу.
— Поздравляю, г-н исправник. Ай да бумага! по этим приметам немудрено будет вам отыскать Дубровского. Да кто же не среднего роста, у кого не русые волосы, не прямой нос да не карие глаза! Бьюсь об заклад, три часа сряду будешь говорить с самим Дубровским, а не догадаешься, с кем Бог тебя свёл. Нечего сказать, умные головушки — приказные!
Исправник смиренно положил в карман свою бумагу и молча принялся за гуся с капустой.
— Нет, — продолжал Кирила Петрович, — уж не видать нам такого исправника, каков был покойник Тарас Алексеевич! Этот был не промах, не разиня. Жаль, что сожгли молодца, а то бы от него не ушёл ни один человек изо всей шайки. Он бы всех до единого переловил — да и сам Дубровский не вывернулся б и не откупился. Тарас Алексеевич деньги с него взять-то бы взял, да и самого не выпустил: таков был обычай у покойника. Делать нечего, видно, мне вступиться в это дело да пойти на разбойников с моими домашними. На первый случай отряжу человек двадцать, так они очистят воровскую рощу;народ не трусливый, каждый в одиночку на медведя ходит, от разбойников не попятятся.
— Здоров ли ваш медведь, батюшка Кирила Петрович? — сказал Антон Пафнутьич, вспомня при сих словах о своём косматом знакомце и о некоторых шутках, коих и он был когда-то жертвою.
— Миша приказал долго жить, — отвечал Кирила Петрович. — Умер славною смертью от руки неприятеля. Вон его победитель, — Кирила Петрович указал на Де- форжа: — выменяй образ моего француза. Он отомстил за твою... с позволения сказать... Помнишь?
— Как не помнить, — сказал Антон Пафнутьич, почёсываясь, — очень помню. Так Миша умер. Жаль Миши, ей-богу, жаль! какой был забавник! какой умница! эдакого медведя другого не сыщешь. Да зачем мусье убил его?
Кирила Петрович с великим удовольствием стал рассказывать подвиг своего француза, ибо имел счастливую способность тщеславиться всем, что только ни окружало его. Гости со вниманием слушали повесть о Мишиной смерти и с изумлением посматривали на Дефоржа, который, не подозревая, что разговор шёл о его храбрости, спокойно сидел на своём месте и делал нравственные замечания резвому своему воспитаннику.