В клинической литературе, как и в литературе философской и психологической, неправомерность отождествления идеи сознания (понимаемого как «отношение», как адекватное противопоставление «Я» миру «вещей», как «знание об объекте», противостоящем познающему субъекту) с идеей бодрствования была обоснована уже давно.
Этому обоснованию помог огромный опыт, накопленный психиатрической и неврологической клиникой при изучении патологических изменений сознания, развивающихся в условиях бодрствования и тем самым убедительно демонстрирующих неоднозначность отношений, существующих между обоими этими параметрами мозговой деятельности.
С нейрофизиологических же позиций эта проблема освещалась до последнего времени гораздо более скудно. В этих условиях особое внимание привлекает доклад Н. И. Гращенкова и Л. П. Латаша «О физиологической основе сознания» [71, стр. 350—364] на Московском симпозиуме по проблеме сознания (1966). В этой интересной работе по существу впервые была заострена с позиций современной нейрофизиологии идея очень сложных и противоречивых отношений между уровнем бодрствования и характером сознания, а также показана возможность возникновения самых разнообразных диссоциаций между ними.
Авторы названного доклада справедливо указывают, что существование определенного уровня бодрствования, будучи необходимой предпосылкой ясного сознания, отнюдь не является единственным физиологическим условием последнего. В качестве не менее важных факторов, участвующих в формировании адекватного осознания дейч ствительности, они рассматривают деятельность мозговых механизмов, обеспечивающих активный характер афферентных и эффекторных процессов (выражающийся в избирательном отборе сигналов, на которые возникает реакция, и в целенаправленном регулировании соответствующих ответов, происходящем на основе механизмов «сличения» и «сенсорной коррекции»), а также работу мозговых систем, позволяющих сохранять и использовать предшествующий опыт. Основываясь на такой полигенетической трактовке, они описывают ряд характерных «диссоциаций», возникающих благодаря тому, что мозговые системы, ответственные за разные из перечисленных предпосылок сознания, не идентичны и в условиях мозговой патологии могут выключаться в известной мере независимо друг от друга.
В качестве одного из примеров подобных диссоциаций Н. И. Гращенков и JI. П. Латаш приводят ставшую известной в последние годы возможность усвоения информации в определенных фазах нормального сна. Изучение этой возможности было начато у нас А. М. Свядощем [80], за рубежом Simon и Emmons [247], а в дальнейшем продолжено в ряде работ, поставивших не лишенную досадного оттенка сенсационности проблему «гипнопедии». В последнее время к анализу этого же круга фактов с позиций, значительно более глубоких в теоретическом отношении, вернулись в связи с изучением проблемы «быстрого» («парадоксального», «ромбэнцефалического») сна.
Хотя автор настоящих строк, являющийся соавтором приведенного выше отрывка [14], полностью, естественно, разделяет представления, содержащиеся в последнем.
гическом обществе был заслушан доклад Львова «Наблюдения над женщиной, ставшей психически больной после применения гипнотерапии», понадобилось пройти более чем половине века, чтобы было сделано (в 1953 г.) следующее сообщение, затронувшее и уже положительно осветившее принципиальные возможности лечебного применения гипноза.
Chertok интересно проанализировал исторические корни этой затянувшейся недооценки академической медициной значения гипнотерапии. Он отметил односторонность и поэтому неудовлетворительность позиций, на которых стояли в свое время известные гипнологические школы Bernheim и Бабинского. Спор этих школ только подчеркнул огромные трудности, стоящие на пути раскрытия интимных механизмов гипнотических состояний, и не мог поэтому не породить настроений пессимизма в отношении возможностей непосредственного использования гипноза в клинике. «Золотой век» гипнотерапии, легализованной в значительной степени трудами Charkot, после смерти этого выдающегося исследователя длился недолго. Уже вскоре после II конгресса интерес к вопросам гипноза настолько упал, что вызвал у Janet слова столь же горькие, сколь дальновидные: «Гипнотизм мертв... пока не воскреснет» [15].
В советской медицине это ослабление внимания к гипнотерапии прозвучало, однако, в значительно меньшей степени, если наблюдалось вообще. Благодаря глубокому интересу к проблеме гипноза, проявленному В. М. Бехтеревым, К. И. Платоновым, а в теоретическом плане также всей павловской физиологической школой, учение о гипнозе подвергалось в Советском Союзе на протяжении 20—30-х годов систематической и разносторонней разработке и неоднократно находило интересные возможности для выхода в медицинскую практику.
Характерны высказывания в адрес Hartmann даже некоторых современников. James оценил его теорию как «арену для причуд». Hoffding заметил по поводу этой теории, что «мы можем сказать о ней то же самое, что Галилей сказал об объяснении явлений природы божественной волей: она ничего не объясняет, потому что объясняет все» (цит. по Hart [18]).
Эту свою правильную критику Soukal развивает однако, на основе не вполне правильного повода. Ему представляется, что ошибкой Muller что, по Miiller, содержанием сознания оказываются отношения только общественного характера, в то время как содержанием индивидуального сознания могут являться, по Soukal, и внесоштальные моменты. Muller мог бы с полным правом возразить Soukal, и что любое содержание индивидуального сознания, уже в силу его веобализованности, является общественным продуктом и что поэтому разделение содержаний индивидуального сознания на отражающие и не отражающие общественные отношения неправомерно. Таким образом, Soukal, оказываясь правым в отношении существа спора, повод для критики избрал явно ошибочный.
«Презентированность» (от лат. presentatio — предъявление) действительности сознанию — термин, удачно введенный А. Н. Леонтьевым и подчеркивающий, что при осознании содержанием переживания становится не только непосредственное отражение действительности, но и отношенпе субъекта к процессу этого отражения. В результате осознания происходит как бы своеобразное удвоение отражаемого (восприятие действительности в ее «отде- ленности» от субъекта), позволяющее регулировать действие на основе предварительного использования «презентированной» сознанию внутренней (психической) модели этого действия. Ко всем этим сложным, но необходимым понятиям мы еще вернемся.